Борис Мегрели - Именем закона. Сборник № 3
— Ладно, Саша, пойдем по простому пути — отпечатки на бутылке проверим через картотеку, — сказал я.
— Не все, что просто, гениально, — сказал он. — Я поехал проверять алиби Рахманина.
— Не могу желать тебе удачи.
— Почему?
— Потому что это было бы неискренне.
— А я не могу понять, почему ты так безоговорочно веришь Рахманину.
— Я уже пытался тебе объяснить. Еще раз нарисовать его портрет? Наконец он пробился в московский театр. Знаешь, что это значит для начинающего драматурга? Признание. Сколько сил и нервов на это положено! Вот-вот будет поставлена его пьеса. Он одержим работой. Его ничего не интересует, кроме работы. По существу, он только начинает жизнь драматурга. Человек талантливый…
— Ну да, гений и злодейство — две вещи несовместимые. По неясным мне причинам. Рахманин тебе понятен. Более того, мне кажется, что он близок тебе по духу. Это я могу понять. Но, как ты сам все время подчеркиваешь, мы в работе опираемся не на симпатии и антипатии. Предположим, сосед Комиссаровой Гриндин ошибается, показывая, что слышал шаги Рахманина. Добросовестное заблуждение свидетеля. Однако факт остается фактом — Рахманин соврал. Пока у нас один документ, опровергающий его показания. Будут и другие. Гарантирую.
Оставшись один, я какое-то время сидел за столом, беспомощно уставившись в одну точку. Беспомощность не была результатом разговора с Хмелевым. Разговор лишь усугубил ее. Еще утром я проснулся с чувством страха и неверия в то, что мне удастся докопаться до истинной причины смерти Комиссаровой. Я загнал страх в какие-то закоулки, но сомнение, что я справлюсь с порученным мне делом, осталось. Слишком рано оно возникло в этот раз. Обычно оно появлялось у меня, когда расследование достигало пика. Это были кризисные пики, как у больных. Я знал, что в такие минуты, лишенный вдохновения, не ведаешь, с какой стороны подступиться к делу, все валится из рук. Я знал и другое: в такие минуты надо заставить себя работать. Пусть на это уйдет в десять раз больше времени, но работать и работать. Вдохновение вернется. Оно всегда приходит, когда много работаешь. Вдохновение — это ведь увлеченность работой.
Прежде чем встретиться с профессором Бурташовым, а он жил в Сокольниках, я отправился на Малую Полянку в психоневрологический диспансер. Это в противоположной стороне от Сокольников, но меня утешало, что и диспансер и дом профессора находились недалеко от метро. Метро я предпочитаю всем видам общественного транспорта. Оно создает у меня, несмотря на длинные переходы, иллюзию быстрого передвижения по городу.
Диспансер обслуживал три района, в том числе Октябрьский, в который входила Молодежная улица.
— Чем могу помочь? — спросила главный врач, пожилая женщина с высохшими руками, когда я представился.
— Не состояла ли у вас на учете Надежда Андреевна Комиссарова, проживающая по Молодежной улице в доме шесть?
Через пять минут я получил справку на бланке с печатью и подписью, подтверждающую, что Комиссарова на учете в психоневрологическом диспансере не состояла. Я не ожидал иного. У меня ни на секунду не возникало сомнения в психической полноценности Комиссаровой. Но свою уверенность, равно как и сомнения, я обязан проверять, перепроверять и подкреплять документами.
Забравшись в метро, я мысленно повторил вопросы, которые собирался задать профессору Бурташову. Они были записаны в блокноте, но заглядывать в него во время беседы мне не хотелось. У каждого свои капризы. Со студенческих лет я не терпел шпаргалок.
Время бесцеремонно ломает наши представления. Все мои университетские профессора были пожилыми, немолодыми и имели «профессорскую» внешность — кто с бородкой, кто в пенсне, кто ходил с тростью, кто одевался небрежно, кто отличался рассеянностью. Во всяком случае, профессора мы узнавали издалека.
Ничего, что напомнило бы моих профессоров, в Бурташове я не увидел. Это был молодой человек, лет сорока, в джинсах. Он даже очками не пользовался. Заметь я его в очереди в молочной, мне в голову не пришло бы, что это психиатр с мировым именем, доктор наук, профессор, лауреат Государственной премии.
— Кофе или чай? — спросил он, предложив мне вертящееся кресло за письменным столом в маленьком кабинете, сплошь уставленном книжными полками. Для себя он приготовил единственный в комнате стул.
— Кофе, если вас не затруднит, — ответил я.
Профессор выглянул в дверь.
— Мария Александровна, два кофе, пожалуйста.
Усевшись на стул и закинув ногу на ногу, профессор Бурташов беззлобно посетовал на тесноту. Я подумал, что человек никогда не бывает доволен, все ему мало. Домработница, квартира с кабинетом, пусть маленьким, но кабинетом, не говоря уже о регалиях, — что еще надо?
— Сейчас нам подадут кофе, и начнем, — сказал профессор. — А вот и Мария Александровна.
В кабинет вошла девочка с подносом в руках. На подносе стояли две чашки и турка.
— Здрасте, — сказала девочка и поставила поднос на стол. — Больше ничего не надо, папа?
— Надо, Мария Александровна. На телефонные звонки отвечать: «Александр Кириллович занят». — Бурташов выдернул вилку телефона из розетки.
Кофе был крепкий и в меру сладкий.
— Молодец Мария Александровна, — сказал я.
— Хозяюшка! — сказал профессор Бурташов. — Итак, вас интересует поведение самоубийц? Введите меня в курс дела.
Пока я вводил профессора в курс дела, в коридоре без конца звонил телефон. Закончив, я сказал:
— К сожалению, мы не располагаем ни письмами, ни дневником, на основе которых вы могли бы судить о характере Комиссаровой.
— Дневник был?
— Муж Комиссаровой утверждает, что нет. Но ее мать говорила о записях, которые Комиссарова вела в тетради и вырывала листы. Возможно, Комиссарова писала письма. Знаете, некоторые пишут письма в тетради и вырывают написанное.
— Но ведь писем тоже нет?
— Нет, к сожалению.
Я подумал, что письмами мы еще не занимались серьезно. Я доверчиво отнесся к утверждению Анны Петровны Комиссаровой, что ее дочь не любила писать письма. Что же она тогда писала?
— Могло быть так, чтобы муж не знал о дневнике жены? При условии, что дневник был.
Я задумался. Как можно вести дневниковые записи, чтобы человек, с которым ты живешь, не заметил этого? Я вспомнил, как Рахманин сказал, что каждый из них занимался в доме своим делом и не мешал другому. Но как бы один ни старался не мешать другому, нельзя не заметить, чем занимается другой. Чтобы не заметить, надо быть слепым.
— Теоретически, — ответил я. — Или Комиссарова последний год не вела дневника, или вела тайком от мужа. Тайком вести дневник можно в апартаментах, но не в однокомнатной квартире. К тому же Рахманин находился большей частью дома. Он не ходит на работу к девяти и не отсутствует до шести. Тайком вести дневник означает, что Комиссарова обладала скрытным характером. Мы не располагаем даже намеком на это. Наоборот, у Комиссаровой был открытый характер.
— Возможно, — сказал профессор Бурташов. — Но не торопитесь с выводами. Меня смутил факт приобретения дубленки. Втайне от мужа. Не так ли?
— Так. Но Комиссарова тут же продемонстрировала покупку не только мужу, но и гостям.
— Понятно, понятно. Мой вам совет: ищите дневник. Не может быть, чтобы его не было. Женщина такой конституции, прежде чем покончить с собой, много думает о жизни и смерти. Мысли она доверяет или подруге, или дневнику. Комиссарова — актриса. Кстати, я бы посоветовал вам детально изучить ее сценическую жизнь — не играла ли она в трагедиях? Я видел ее на сцене только один раз — в спектакле на современную тему. Не помню названия. Играла она фантастически, взахлеб, безжалостно к себе. О таких говорят: «выкладывается полностью». Типичная истеричка. Почему я сказал о трагедиях? Для актрис склада Комиссаровой игра и жизнь настолько тесно переплетаются, что границы могут стать незаметными. Они актрисы до мозга костей. Они любят играть больше всего на свете и играют не только на сцене, но и в жизни, привнося в жизнь сценическую аффектацию. Что касается поведения самоубийц, то могу сказать следующее. Самоубийцы находятся в состоянии сильного душевного волнения. Некоторые психиатры не согласны с этим. По их мнению, человек перед актом самоубийства находится в состоянии полной отрешенности. Лично я считаю, что все зависит от характера индивидуума. Может быть, и сильное душевное волнение, и отрешенность, и спокойствие, целенаправленное спокойствие. В данном случае мы имеем дело, как мне представляется, с психопатическим типом и скорее всего можем говорить о поведении, продиктованном сильным душевным волнением. Речь идет о расстроенной душевной деятельности, ненормальности. Поведение можно разделить на две группы действий. К первой относятся целевые действия, необходимые для совершения акта самоубийства, ко второй — бесцельные поступки, ненужные, что в общем-то указывает на ненормальное состояние психики самоубийцы. Значит, не всегда возможно определить мотивы бесцельных действий. Почему самоубийца сделал то, а не это, почему взял тот, а не этот предмет, понимаете? Вопросов множество. На интересующие вас вопросы я могу дать теоретические ответы, только теоретические. С чего начнем?
